Все прошло бы чинно. Покушали бы, посмотрели выступления в смеси фестиваля латинских народных песен пополам с хореографией типа «крези хорс». Но вот тут, неожиданно для всех, приняв на грудь грамм двести рома, на сцену прямо через оркестровую яму полезла поддатая Сажи. Подбодренная смешками и улюлюканием публики.
Охранники было дернулись, но по знаку Охеды вернулись на место.
Сажи, больше руками, чем словами быстро объяснила оркестру, что от него требуется, и ее подсадили на рампу.
А дальше произошла сенсация.
Сажи исполнила песенку про любовь, которую написала в Мексике шестнадцатилетняя девочка по имени Корнуэла, когда еще сама ни с кем не целовалась, и мелодия этой песни вот уже больше полувека является мировым хитом.
Bésame, bésame mucho
como si fuera esta noche la última vez.
Bésame, bésame mucho
que tengo miedo a perderte después.
И зал разом затих.
Сильный, богатый обертонами голос Сажи вознесся на залом и моментально покорил его с первых звуков, вводя публику в прострацию. В катарсис.
Я слышал, как Сажи пела раньше с девчатами, и знал что у нее хороший голос, но чтобы вот так… Среди живущих певиц ее и сравнить-то не с кем. А Мария Калас умерла. А у Сажи голос надо отдать должное лучше, чем у Калас, богаче и пронзительней.
Надо ли говорить, что публика ее со сцены не отпустила.
Сажи бисировала «Бесамо мучо».
Потом спела «Калинку» с мощнейшим голосовым выходом — все, что знал оркестр из русского репертуара.
Потом уже без оркестра по требованию публики спела еще несколько песен.
Да так что уходить нам пришлось через черный ход.
На вопрос: зачем она это сделала? Шалая Сажи ответила.
— Всю жизнь, Жора, об этом мечтала. Именно в таком шикарном зале. Так что я дальше никуда не поеду.
Вечером вызвал меня в свой кондиционированный кабинет «эль хефе» Лопес. Усадил в кресло, налил водки и только после того, как я ее выпил, сообщил, что люди большого мафиозного босса по кличке Биг Бой или Томми Дабл Би — одного из самых крупных мафиози в этом городе, в полдень казнили трех людей из своей банды, вроде как русских.
— Их вывезли за город. Прострелили им ноги и оставили хищникам на обед. «Свинки» не заставили себя долго упрашивать. Сожрали всех троих. Живьем, — «хефе» покачал головой и нашел среди бумаг на столе нужный ему лист. — Вы знаете таких?
На протянутом мне листке офисной бумаги было струйным принтером жирно напечатано три фамилии.
...Sсhtepa-Cholovik
Bandera
Von Schtirlitz
Хоть хохлушки по большому счету и суками оказались, но мне их откровенно жалко стало. Такая жестокая судьба и все по собственной их дурости и лютой зависти. А ведь могли бы неплохо тут устроиться, будь в их головах хоть немного «масла». Чувство собственной вины за их судьбу остро дало себя знать: может быть, если бы я их не выгнал тогда из «пионерского отряда», то были бы девки живы, замуж бы тут вышли — красавицы же, детей нарожали. И как теперь с этим дальше жить? Женщин в моем персональном кладбище еще не было. И хотя не я их казнил таким противоестественным, особо извращенным способом, то именно от меня начался их скорбный путь в челюсти местных «свинок».
— Да, я их знаю, — ответил я «хефе». — Девчата попали на Новую Землю вместе со мной, но наши дороги разошлись еще в Порто-Франко, на второй день. А с этим перцем, который первым числится, я судился в Портсмуте за перестрелку на дороге. За что их так?
— Трудно сказать, — задумался Лопес. — Возможно, тут есть и моя вина. Я утром распространил по городу информацию, что все «звезды Зорана» под моей рукой. Теперь никто не посмеет к ним даже пальцем в городе прикоснуться. С этим у нас строго. Даже албанцы с чеченцами тут у нас на цырлах ходят.
— Значит, точно именно они наводчицами на нас были, — протянул я «хефе» стакан за второй порцией, хоть водка в такую жару и не самое лучшее пойло. — Евросоюз двадцать четыре банды разом накрыл разом месяц назад. Тех, кто по наши души круги нарезали. Девки эти были шлюхи-оторвы, что пробы ставить негде и по характеру стервы, но помянуть христианские души обязанность наша.
Мы выпили за упокой их грешных душ. «Хефе» перед этим перекрестился, пробормотав короткую молитву.
— Вынужден вас, Хорхе, еще раз огорчить. Русского конвоя в Одессу или Москву от нас не будет еще месяц. Наш месяц, новоземельный — сорок дней, как минимум.
— И что мне делать? Здесь сидеть, на вашей шее?
— Скоро будет конфедератский конвой в ту сторону. Я постараюсь вас в него устроить. Но на всякий случай мы подготовили еще один вариант. Запасной.
Лопес встал, подошел к столу и выдвинул ящик, содержимое которого мне с моего места не было видно.
— И еще я хочу сделать вам, как это русские говорят — отдарок.
— Я вам ничего не дарил пока, — пожал плечами.
— Хорхе, вы нам подарили божественный голос Сажи. Над ее будущей концертной программой уже работают. Завтра прилетит из Зиона учитель вокала. Персонально для нее. А оркестр сопровождения мы и сами соберем, из своих талантов. Увидите еще, как она будет гастролировать по всей Новой Земле с аншлагом. Мария Калас будет ей завидовать в гробу.
С этими словами Лопес вынул из ящика и положил на стол хромированный «кольт-питон» с шестидюймовым стволом и рукояткой из мамонтовой кости с малахитовой вставкой.
— Кажется, в вашей коллекции такого нет, — подмигнул он.
— Спасибо. Такого револьвера точно не было в моей коллекции, — поблагодарил я щедрого кубинца. — Очень красивая машинка.